Глядя в темный угол кладовки, я увидел смотрящий на меня глаз и сам уставился в него. Внезапно глаз моргнул и в нос мне ударил смолистый запах свежеошкуренной ели.
По нынешним временам это сделать несложно. Ароматические углеводороды красят и ароматизируют всю нашу пищу. Мы едим гадость со вкусом клубники, пьем технический спирт со вкусом свежего лимона и едим красную массу со вкусом копченого мяса. Черемухой нам брызгают в лицо, если мы осмелимся выйти на площадь и что-то потребовать для себя, сирень – тоже какое-то оружие против населения.
Но запах, который я почувствовал, был смолистым. Именно смолистым. Резким и в то же время манящим. Помните, как в лесу вы видели начинающую кристаллизоваться слезу сосновой живицы. На вид сладкая, а на вкус смолисто-горькая, но горькая не настолько, чтобы выплюнуть, а настолько, чтобы почувствовать соль земли, вырастившей это дерево и способной удержать на ногах и нас.
Я скосил глаза вправо, затем влево и увидел изменение обстановки в кладовой. Куда-то исчезли веники и мочалки. Исчезли щели в стенках, и изменился цвет досок. Они были белыми и свежими, как будто только что обструганные.
– Посмотри вокруг, – шепнул я Эдетте.
Она встала и огляделась вокруг.
– Где это мы? – шепотом спросила она.
– Сейчас разберемся, – сказал я и открыл дверь кладовой.
В глаза мне бросился колодец с воротом и сруб колодца, свежий с каплями живицы. Рядом стоял пятистенок, недавно срубленный, мох между бревнами еще не успел потемнеть. Ворота стояли прямо, и калитка не была покосившейся. Заглянул в баню. Ее никто не топил, и вопрос помывки отпадал сразу.
Держа за руку девушку, я пошел к калитке. Она была закрыта кованым защелкивающимся «языком», то есть железной полосой, опускающейся под своей тяжестью в углубление неподвижного, вбитого в столб, запора. Я такое уже видел. С внешней стороны обязательно будет кованое витое кольцо, поворотом которого мы поднимем язык запора и откроем калитку.
Выглянув в открытую калитку, я увидел пятерых бородатых мужиков, ошкуривающих бревна и затесывая их в венец нового сруба.
– Фрол, кто это у тебя там такие? – крикнул один мужик, не прекращая работы.
Фрол, к которому обращались, оставил на бревне скобель и пошел к калитке, удивленно глядя на нас. Остальные мужики, не выпуская из рук инструментов, двинулись за ним. Положение наше было хуже губернаторского. Кто они такие, как они очутились здесь, да и говор у них был какой-то дремучий, могут и зашибить без разговоров, а потом разбираться не с чем и не с кем будет. Закопают где-нибудь в огороде или на телеге в лес вывезут на прокорм дикому зверю. Повадки у таких людей простые, но строгие.
Схватив Эдетту за руку, я побежал с ней в баню и закрылся в кладовой. Пока будут выламывать дверь, найду чем защищаться или придумаю чего-нибудь.
Мужиков не пришлось долго ждать. Через пару минут они уже срывали дверь с петель, да вот только петли были кованые и вбивались в столбы на совесть и для чего Фрол делал засов в кладовке, мне доподлинно неизвестно, но пока только он спасал нас.
– Выходите сучьи дети, – кричали мужики, – выходите, а то хуже будет.
– Фрол, а давай баньку-то твою запалим, огню предадим супостатов, – закричал кто-то писклявым голоском.
– Я те сожгу, едрит твою лять, – пробасил Фрол, – иди свою баню запаливай. А ну, вылазьте, ироды!
Конечно, можно и сдаться на милость мужиков, да только бы знать, чем это могло обернуться. Спасение или мысль о том, что это может спасти, пришла неожиданно.
– Ты что же, Фрол, так гостеньков своих привечаешь? – закричал я. – Али хочешь, чтобы домочадцы твои немочью маялись. Ты почто нас не узнаешь, хотя иногда хлеб нам оставляешь, медовуху в ковшик наливаешь и четвертым паром не пользуешься.
За дверью все затихли и зашушукались. Видно было, что мужики спорили. Кто-то говорил, убеждая, а кто-то поднимал на смех говорившего. Кто-то высказывал догадки, а кто-то эти догадки опровергал.
Первым заговорил хозяин.
– Банник, это ты что ли? – спросил Фрол. – Ты же ведь старик древний.
– А кого ты еще хотел в своей бане увидеть? – вопросом на вопрос ответил я. – Ты бабу-то свою спроси, заскорузлые ли руки, что гладят ее по мягким местам в предбаннике, тогда и скажешь, старик я или не старик.
– А девка-то это кто? – снова спросил Фрол.
– Да как кто? – ответил я. – Банница моя.
– Обдериха? – изумился Фрол и что-то загомонили мужики. – Так ведь она же стара да уродлива.
– А чего ж ты жмуришься как кот, когда она тебя в бане по яйцам гладит? – спросил я. Мужики загоготали, а Фрол что-то говорил, оправдываясь.
– А чего же вы тут вдвоем делаете? – снова спросил Фрол.
– Чего-чего, – недовольно пробурчал я, – не духом же святым мы размножаемся. Хотели немного пожить по-человечески, пока дитя не народится, да разве вы дадите? Вот расскажем все вашим Банникам, как вы к нашим относитесь, они вам устроят сладкую жизнь. Попробуете наследников в банях рожать…
За дверью затихло. Мужики стали шептаться, слышались голоса, верить или не верить нам.
– Как же не верить, – шептал Фрол, – вы смотрите, как чудно они одеты, девка-то в короткой рубахе с вырезом, почитай что телешом, парень в портках каких-то узких, волосы короткие, да и бают чудно. Мне-то с ними жить, а вот если вы чего кому ляпнете, то и ваши Банники против вас поднимутся. Считайте, что это племяши мои с Сухоложья. Так что выходите, гостеньки дорогие, – громко заговорил Фрол, – скоро полдничать будем, так что уж не откажитесь. Хозяйке скажу, чтобы подобрала вам чего-нить из лопотины.